Падонки и алкаши

[VV]

Посвящается, Вахру, Бобель, Одоевскому Владимиру Федоровичу и моей маме.

Друзья, как бы мы не старались, мы всегда останемся друзьями. Обнимаю всех. Простите, я был не прав
________________________________________

... я потерял самое драгоценное в жизни - я
потерял отчизну

вы видите ее развалины. Здесь, на самом этом месте, некогда волновались страсти, горела мысль, сила искусства приводила природу в недоумение... Теперь остались одни камни, заросшие травою, - бедная отчизна!

_________________________________________

"Давно, давно - все умы были взволнованы теориями общественного устройства; везде спорили о причинах упадка и благоденствия государств: и на площади, и на университетских диспутах, и в спальне красавиц, и в комментариях к древним писателям, и на поле битвы.

Тогда одни молодой человек был озарен новою, оригинальною мыслию. Нас окружают, говорил он, тысячи мнений, тысячи теорий; все они имеют одну цель - благоденствие общества, и все противоречат друг другу.

Посмотрим, нет ли чего-нибудь общего всем этим мнениям?

Говорят о правах человека, о должностях: но что может заставить человека не переступать границ своего права? что может заставить человека свято хранить свою должность?

Одно - собственная его польза!
Польза есть существенный двигатель всех действий человека!

Что бесполезно - то вредно, что полезно - то дозволено. Вот единственное твердое основание общества! Польза и одна польза - да будет вашим и первыми последним законом! Пусть из нее происходить будут все ваши постановления, ваши занятия, ваши нравы; пусть польза заменит шаткие основания так называемой совести, так называемого врожденного чувства, все поэтические бредни, все вымыслы филантропов - и общество достигнет прочного благоденствия.

Так говорил молодой человек в кругу своих товарищей, - и это был Бакс.

Блистательные выводы, построенные на столь твердом, положительном основании, воспламенили многих. Посреди старого общества нельзя было привести в исполнение обширную систему Бакса: тому противились и старые люди, и старые книги, и старые поверья.

Тогда богачи, художники, купцы, ремесленники обратили свое имение в деньги, запаслись земледельческими орудиями, машинами, математическими инструментами, сели на корабль и пустились отыскивать какой-нибудь незанятый уголок мира, где спокойно, вдали от мечтателей, можно было бы осуществить блистательную систему.

В это время остров, на котором поселился Бакс с единомышленниками, был окружен со всех сторон морем. Неприступное положение этого острова понравилось нашим путешественникам. Они бросили якорь, вышли на берег, и заняли землю по праву первого приобретателя.

Все, составлявшие эту колонию, были люди более или менее образованные, одаренные любовью к наукам и искусствам, отличавшиеся изысканностью вкуса, привычкою к изящным наслаждениям.

Скоро земля была возделана; огромные здания, как бы сами собою, поднялись из нее; в них соединились все прихоти, все удобства жизни; машины, фабрики, библиотеки, все явилось с невыразимою быстротою. Избранный в правители лучший друг $ все двигал своею сильною волею и своим светлым умом. Замечал ли он где-нибудь малейшее ослабление, малейшую нерадивость, он произносил заветное слово: польза

- и все по-прежнему приходило в порядок, поднимались ленивые руки, воспламенялась погасавшая воля; словом, колония процветала.

Проникнутые признательностью к виновнику своего благоденствия, обитатели счастливого острова на главной площади своей воздвигнули колоссальную статую Баксу и на пьедестале золотыми буквами начертали: польза

Так протекли долгие годы. Ничто не нарушало спокойствия и наслаждений счастливого острова. В самом начале возродился было спор по предмету довольно важному. Некоторые из первых колонистов, привыкшие к вере отцов своих, находили необходимым устроить храм для жителей. Разумеется, что тотчас же возродился вопрос: полезно ли это? и многие утверждали, что храм не есть какое-либо мануфактурное заведение и что, следственно, не может приносить никакой ощутительной пользы. Но первые возражали, что храм необходим для того, дабы проповедники могли беспрестанно напоминать обитателям, что польза есть единственное основание нравственности и единственный закон для всех действий человека. С этим все согласились - и храм был устроен.

Колония процветала. Общая деятельность превосходила всякое вероятие. С раннего утра жители всех сословий поднимались с постели, боясь потерять понапрасну и малейшую частицу времени, - и всякий принимался за свое дело: один трудился над машиной, другой вспахивал новую землю, третий пускал в рост деньги - едва успевали обедать. В обществах был один разговор - о том, из чего можно извлечь себе пользу? Появилось множество книг на эту тематику -

что я говорю? одни такого рода книги и выходили. Девушка вместо романа читала трактат о прядильной фабрике; мальчик лет двенадцати уже начинал откладывать деньги на составление капитала для торговых оборотов. В семействах не было ни бесполезных шуток, ни бесполезных рассеянии, - каждая
минута для была разочтена, каждый поступок взвешен, и ничто даром не терялось. У нас не было минуты спокойствия, не было минуты того, что другие называли само-наслаждением, - жизнь беспрестанно двигалась, вертелась, трещала.

Некоторые из художников предложили устроить театр. Другие находили такое заведение совершенно бесполезным. Спор долго длился - но наконец решили, что театр может быть полезным заведением, если все представления на нем будут иметь целью доказать, что польза есть источник всех добродетелей и что бесполезное есть главная вина всех бедствий человека. На таких условиях появился театр.

Возникали многие подобные споры; по как государством управляли люди, обладавшие неотразимой диалектикою, то скоро прекращались ко всеобщему удовольствию. Согласие не нарушалось - колония процветала!

Восхищенные своим успехом, колонисты положили па вечные времена но менять своих законов, как признанных на опыте совершенством, которого человек может достигнуть. Колония процветала.

Так снова протекли долгие годы. Невдалеке от нас, также на необитаемом острове, поселилась другая колония. Она состояла из людей простых, из земледельцев, которые поселились тут не для осуществления какой-либо системы, но просто чтобы обеспечить пропитание. То, что у нас производили энтузиазм и правила, которые мы сосали с молоком матери, у наших соседей производилось необходимостью жить и трудом безотчетным, но постоянным. Их нивы, луга были разработаны, и возвышенная искусством земля сторицей вознаграждала труд человека.

Эта соседняя колония показалась нам весьма удобным местом для так называемой эксплуатации; (К счастью, это слово еще не существует в Русском языке; его можно перевести: "наживка на счет ближнего" (Примеч. В. Ф. Одоевского.)) мы завели с нею торговые сношения, но, руководствуясь словом польза, мы не считали нужным щадить наших соседей; мы задерживали разными хитростями провоз к ним необходимых вещей а потом продавали им свои втридорога; многие из нас, оградясь всеми законными формами, предприняли против соседей весьма удачные банкротства, от которых у них упали фабрики, что послужило в пользу нашим; мы ссорили наших соседей с другими колониями, помогали им в этих случаях деньгами, которые, разумеется, возвращались нам сторицей; мы завлекали их в биржевую игру и посредством искусных оборотов были постоянно в выигрыше; наши агенты жили у соседей безвыходно и всеми средствами: лестью, коварством, деньгами, угрозами - постоянно распространяли нашу монополию. Все наши богатели - колония процветала.

Когда соседи вполне разорились благодаря нашей мудрой, основательной политике, правители наши, собрав выборных людей, предложили им на рассмотрение вопрос: не будет ли полезно для нашей колонии уже совсем приобрести землю наших ослабевших соседей? Все отвечали утвердительно. За этим следовали другие вопросы: как приобрести эту землю, деньгами или силою? На этот вопрос отвечали, что сначала надо попробовать купить; а если это не удастся, уже тогда употребить силу. Некоторые из членов совета хоть и соглашались, что народонаселение нашей колонии требовало новой земли, но, может быть, было бы более справедливо занять какой-либо другой необитаемый остров, нежели посягать на чужую собственность. Но эти люди были признаны вредными мечтателями: им доказали посредством математической выкладки, во сколько раз более выгод может принести земля уже обработанная в сравнении с землею, к которой еще не прикасалась рука человека. Решено было отправить к нашим соседям предложение об уступке нам их земли за известную сумму.

Соседи не согласились... Тогда, приведя в торговый баланс издержки на войну с выгодами, которые можно было извлечь из земли наших соседей, мы напали на них вооруженною рукою, уничтожили все, что противопоставляло нам какое-либо сопротивление; остальных принудили откочевать в дальние страны, а сами вступили в обладание островом.

Так, по мере надобности, поступали мы и в других случаях. Несчастные обитатели окружных земель, казалось, разрабатывали их для того только, чтоб стать нашими жертвами. Имея беспрестанно в виду одну лишь собственную пользу, мы посчитали возможным использовать против наших соседей все средства: политические хитрости, и обман, и подкупы. Мы по-прежнему ссорили соседей между собою, чтоб уменьшить их силы; поддерживали слабых, чтобы противопоставить их сильным; нападали па сильных, чтоб восстановить против них слабых. Мало-помалу все окружные колонии, одна за другою, подпали под нашу власть - и $-мания стала государством грозным и сильным. Мы величали себя похвалами за наши великие подвиги и нашим детям поставляли в пример тех достославных мужей, которые оружием, а тем паче обманом обогатили нашу колонию. Колония процветала.

Снова протекли долгие годы. Вскоре за покоренными соседями мы встретили других, покорение которых было но столь просто. Тогда возникли споры. Пограничные города нашего государства, получавшие важные выгоды от торговли с иноземцами, находили полезным быть с ними в мире. Напротив, жители внутренних городов, стесненные пространством, жаждали расширения пределов государства и находили весьма полезным затеять ссору с соседями, хоть для того, чтоб избавиться от излишка своего народонаселения. Голоса разделились. Обе стороны говорили об одном и том же: об общей пользе, не замечая того, что каждая сторона под этим словом понимала лишь свою собственную.

Были еще другие, которые, желая предупредить эту распрю, заводили речь о самоотвержении, о взаимных уступках, о необходимости пожертвовать что-либо в настоящем для блага будущих поколений. Этих людей обе стороны засыпали неопровержимыми математическими выкладками; этих людей обе стороны назвали вредными мечтателями, идеологами; и государство распалось на две части: одна из них объявила войну иноземцам, другая заключила с ними торговый трактат (Американский республиканский журнал "Tribune" говорит: "Один штат немедленно объявит недействительным тариф союза, другой воспротивится военным налогам, третий не позволит ходить в своих пределах почте; вследствие всего этого союз придет в полное расстройство". (Примеч. В. Ф. Одоевского.).)

Это раздробление государства сильно подействовало на его благоденствие. Нужда оказалась во всех классах; должно было отказать себе в некоторых удобствах жизни, обратившихся в привычку. Это показалось нестерпимым. Соревнование произвело новую промышленную деятельность, новое изыскание средств для приобретения прежнего достатка. Несмотря на все усилия, $чане не смогли вернуть в свои дома прежней роскоши - и на то были многие причины. При, так называемом благородном, соревновании, при усиленной деятельности всех и каждого, между отдельными городами часто происходило то же, что между двумя частями государства. Противоположные выгоды встречались; один не хотел уступать другому: для одного города нужен был канал, для другого железная дорога; для одного в одном направлении, для другого в другом. Между тем банкирские операции продолжались, но, сжатые в тесном пространстве, они необходимо, по естественному ходу вещей, должны были обратиться уже не на соседей, а на самих $чан; и торговцы, следуя высокому началу - польза, принялись спокойно наживаться банкротствами, благоразумно задерживать предметы, на которые было требование, чтобы потом продавать их дорогою ценою; заниматься биржевого игрою; под видом неограниченной, так называемой, священной свободы торговли учреждать монополию. Одни разбогатели - другие разорились. Между тем никто не хотел пожертвовать частью своих выгод для общих, когда эти последние не доставляли ему непосредственной пользы;
и каналы засорялись; дороги не достраивлись из-за недостатка общего содействия;
фабрики, заводы упадали; библиотеки были распроданы; театры закрылись.
Нужда увеличивалась и поражала равно всех, богатых и бедных. Она раздражала сердца; от упреков доходили до распрей; обнажались мечи, кровь лилась, восставала страна на страну, одно поселение на другое; земля оставалась незасеянною; богатая жатва истреблялась врагом; отец семейства,
ремесленник, купец отрывались от своих мирных занятий; с тем вместе общие страдания увеличились.

В этих внешних и междоусобных бранях, которые то прекращались на время, то вспыхивали с новым ожесточением, протекло еще много лет. От общих и частных скорбен общим чувством сделалось общее уныние. Истощенные долгой борьбою, люди предались бездействию. Никто не хотел ничего предпринимать для будущего. Все чувства, все мысли, все побуждения человека ограничились настоящей минутой. Отец семейства возвращался в дом скучный, печальный. Его не тешили ни ласки жены, ни умственное развитие детей. Воспитание казалось излишним. Одно считалось нужным - правдою или неправдой добыть себе несколько вещественных выгод. Этому искусству отцы боялись учить детей своих, чтоб не дать им оружия против самих себя (Куросава, RAN, VV); да и было бы излишним; юный $-ц с ранних лет, из древних преданий, из рассказов матери, научался одной науке: избегать законов божеских и человеческих и смотреть на них лишь как на одно из средств извлекать себе какую-нибудь выгоду. Нечему было оживить борьбу человека; нечему было утешить его в скорби.

Божественный, одушевляющий язык поэзии был недоступен. Великие явления природы не погружали его в ту беспечную думу, которая отторгает человека от земной скорби. Мать не умела петь песни над колыбелью младенца.

Естественная поэтическая стихия была умерщвлена корыстными расчетами пользы. Смерть этой стихии заразила все другие стихии человеческой природы; все отвлеченные, общие мысли, связывающие людей между собою, показались бредом; книги, знания, законы нравственности - бесполезною роскошью. От прежних славных времен осталось только одно слово - польза; но и то получило смысл неопределенный: его всякий толковал по-своему.

Вскоре раздоры возникли внутри самого главного нашего города. В его окрестностях находились богатые рудники каменного угля. Владельцы этих рудников получали от них богатый доход. Но от долгого времени и углубления
копей они наполнились водой. Добыча угля сделалось трудным. Владельцы рудников возвысили на него цену. Остальные жители внутри города из-за высокой цены не могли болеше иметь этот необходимый материал в достаточном количестве. Наступила зима; недостаток в угле сделался еще более ощутимым.
Бедные обратились к правительству. Правительство предложило средства выкачать воду из рудников и тем облегчить добычу угля. Богатые воспротивились, доказывая неопровержимыми выкладками, что им выгоднее продавать малое количество за дорогую цену, нежели остановить работу для осушения копей. Начались споры, и кончилось тем, что толпа бедняков, дрожавших от холода, бросилась на рудники и овладела ими, доказывая с своей стороны также неопровержимо, что им гораздо выгоднее брать уголь даром, чем платить за него деньги.

Подобные явления повторялись беспрестанно. Они наводнили сильное беспокойство на всех обитателей города, не оставляли их ни на площади, ни под домашним кровом. Все видели общее бедствие - и никто не знал, как быть. Наконец, отыскивая повсюду вину своих несчастий, они задумали, что причина находится в правительстве, ибо оно, хотя изредка, в своих воззваниях напоминало о необходимости помогать друг другу, жертвовать своею пользою пользе общей. Но уже все воззвания были поздны; все понятия в обществе перемешались; слова сменили их значения; самая общая польза казалась уже мечтою; эгоизм был единственным, святым правилом жизни; безумцы обвиняли своих правителей в ужаснейшем преступлении - в поэзии.

"Зачем нам эти философические толкования о добродетели, о самоотвержении, о гражданской доблести? какие они приносят проценты? Помогите нашим существенным, положительным нуждам!" - кричали несчастные, не зная, что существенное зло было в их собственном сердце. "Зачем, - говорили купцы, -
нам эти ученые и философы? им ли править городом? Мы занимаемся настоящим делом; мы получаем деньги, мы платим, мы покупаем произведения земли, мы продаем их, мы приносим существенную пользу: мы должны быть правителями!" И все, в ком нашлась хотя искра божественного огня, были, как вредные мечтатели, изгнаны из города. Купцы сделались правителями, и правление обратилось в акционерную компанию. Исчезли все великие предприятия, которые не могли непосредственно принести какую-либо выгоду или цель которых неясно представлялась ограниченному, корыстному взгляду торговцев. Государственная проницательность, мудрое предвидение, нравственность, все, что не было направлено прямо к коммерческой цели, словом, что не могло приносить проценты, было названо "мечтами". Банкирский феодализм торжествовал. Науки и искусства замолкли совершенно: ни новых открытий, изобретений, усовершенствований. Умножившееся народонаселение требовало новых сил промышленности; а промышленность тянулась по старинной, избитой колее и не отвечала возрастающим нуждам.

Предстали пред человека нежданные, разрушительные явления природы: бури, тлетворные ветры, мор, голод... униженный человек преклонял пред ними главу свою, а природа, не обузданная его властью, уничтожала одним дуновением плоды его прежних усилий. Все силы дряхлели в человеке. Даже
честолюбивые замыслы, которые могли бы в будущем усилить торговую деятельность, но в настоящем расстраивали выгоды купцов-правителей, были названы предрассудками. Обман, подлоги, умышленное банкротство, полное презрение к достоинству человека, обоготворение злата, угождение самым
грубым требованиям плоти - стали делом явным, позволенным, необходимым.

Религия сделалась предметом совершенно посторонним; нравственность заключилась в подведении исправных итогов; умственные занятия - изыскание средств обманывать без потери кредита; поэзия - баланс приходорасходной книги; музыка - однообразная стукотня машин; живопись - черчение моделей.
Нечему было подкрепить, возбудить, утешить человека; негде было ему забыться хоть на мгновение. Таинственные источники духа иссякли; какая-то жажда томила, - а люди не знали, как и назвать ее. Общие страдания увеличились.

В это время на площади одного из городов нашего государства явился человек, бледный, с распущенными волосами, в погребальной одежде.

"Горе, - восклицал он, посыпая прахом главу свою, - горе тебе, страна нечестия; ты избила своих пророков, и твои пророки замолкли! Горе тебе!

Смотри, на высоком небе уже собираются грозные тучи: или ты не боишься, что огонь небесный ниспадет на тебя и пожжет твои веси и нивы?

Или спасут тебя твои мраморные чертоги, роскошная одежда, груды злата, толпы рабов, твое лицемерие и коварство? Ты растлила свою душу, ты отдала свое сердце в куплю и забыла все великое и святое; ты смешала значение слов и назвала златом
добро, добром - злато, коварство - умом и ум - коварством; ты презрела любовь, ты презрела науку ума и науку сердца. Падут твои чертоги, порвется твоя одежда, травою порастут твои стогны, и имя твое будет забыто.

Я, последний из твоих пророков, взываю к тебе: брось куплю и злато, ложь и нечестие, оживи мысли ума и чувства сердца, преклони колени не пред алтарями кумиров, но пред алтарем бескорыстной любви... Но я слышу голос твоего огрубелого сердца; слова мои тщетно ударяют в слух твой: ты не покаешься - проклинаю тебя!"

С сими словами говоривший упал ниц на землю.
Полиция раздвинула толпу любопытных и отвела несчастного в сумасшедший дом.
_________________
У хорошего человека чистое дыхание

[dronv]

Ты сразу скажи, сколько раз тебя еще прощать? А то как то подзаебало. Хочеца просто дать в табло.

[VV]

еще пару раз)
ты, кстате, смог чуть вломить)